Град обреченный - Страница 57

– Я попрошу всех замолчать. Всех! Сядьте, пожалуйста, господин Паприкаки.

Господин Паприкаки сел напротив Кэнси и, теперь уже ни на кого не глядя, вытащил из кармана большой клетчатый носовой платок и принялся вытирать потную шею, щеки, затылок, кадык.

– Значит, так… – сказал Андрей, перебирая гранки. – Мы подготовили подборку из десяти писем…

– Это тенденциозная подборка! – немедленно объявил господин Паприкаки.

Кэнси сейчас же взвился:

– У нас за вчерашний день девятьсот писем насчет хлеба! – заорал он. – И все – вот такого содержания, если не хлеще!..

– Минуточку! – сказал Андрей, повысив голос, и снова хлопнул ладонью по столу. – Дайте говорить мне! А если вам неугодно, выйдите оба в коридор и препирайтесь там… Так вот, господин Паприкаки, наша подборка основана на тщательном анализе поступивших в редакцию писем. Господин Убуката совершенно прав: мы располагаем корреспонденцией, гораздо более резкой и невыдержанной. Но в подборку мы включили как раз самые спокойные и сдержанные письма. Письма людей не просто голодных или напуганных, а понимающих сложность положения. Более того, мы даже включили в подборку одно письмо, прямо поддерживающее правительство, хотя это – единственное такое из семи тысяч, которые мы…

– Против этого письма я ничего не имею, – прервал его цензор.

– Еще бы, – сказал Кэнси. – Вы же сами его и написали.

– Это ложь! – взвизгнул цензор так, что ржавый винт снова вонзился Андрею в затылок.

– Ну, не вы, так кто-нибудь другой из вашей шайки, – сказал Кэнси.

– Сами вы шантажист! – выкрикнул цензор, снова покрываясь пятнами. Это был странный возглас, и на некоторое время воцарилось молчание.

Андрей перебрал гранки.

– До сих пор мы неплохо с вами срабатывались, господин Паприкаки, – сказал он примирительно. – Я уверен, что и сейчас нам следует найти некоторый компромисс…

Цензор замотал щеками.

– Господин Воронин! – сказал он проникновенно. – При чем здесь я? Господин Убуката – человек невыдержанный, ему только бы сорвать злость, а на ком – ему безразлично. Но вы-то понимаете, что я действую строго в соответствии с полученными инструкциями. В городе назревает бунт. Фермеры в любую минуту готовы начать резню. Полиция ненадежна. Вы что же, хотите крови? Пожаров? У меня дети, я ничего этого не хочу. Да и вы этого не хотите! В такие дни пресса должна способствовать смягчению ситуации, а не обострению ее. Такова установка, и, должен сказать, я с нею совершенно согласен. А если бы даже и был не согласен, все равно обязан, это моя обязанность… Вот вчера арестовали цензора «Экспресса» за попустительство, за пособничество подрывным элементам…

– Я вас прекрасно понимаю, господин Паприкаки, – сказал Андрей с наивозможнейшей сердечностью. – Но вы же видите, в конце концов, что подборка вполне умеренная. Поймите, именно потому, что времена тяжелые, мы не можем поддакивать правительству. Именно потому, что грозит выступление деклассированных элементов и фермеров, мы должны сделать все, чтобы правительство взялось за ум. Мы исполняем свой долг, господин Паприкаки!

– Подборку я не подпишу, – тихо сказал Паприкаки.

Кэнси шепотом выматерился.

– Мы будем вынуждены выпустить газету без вашей санкции, – сказал Андрей.

– Очень хорошо, – сказал Паприкаки с тоской. – Очень мило. Просто очаровательно. На газету наложат штраф, а меня арестуют. И тираж арестуют. И вас тоже арестуют.

Андрей взял листок «Под знаменем Радикального возрождения» и помахал им перед носом цензора.

– А почему не арестовывают Фрица Гейгера? – спросил он. – Сколько цензоров этой газетки арестовано?

– Не знаю, – сказал Паприкаки с тихим отчаянием. – Какое мне до этого дело? И Гейгера когда-нибудь арестуют, допрыгается…

– Кэнси, – сказал Андрей. – Сколько у нас в кассе? На штраф хватит?

– Соберем между сотрудниками, – деловито сказал Кэнси и поднялся. – Я даю метранпажу команду начать тираж. Выкрутимся как-нибудь…

Он пошел к двери, цензор тоскливо смотрел ему вслед, вздыхал и сморкался.

– Сердца у вас нет… – бормотал он. – И ума нет. Молокососы…

На пороге Кэнси остановился.

– Андрей, – сказал он. – На твоем месте я бы все-таки сходил в мэрию и нажал там на все рычаги, какие только можно.

– Какие там рычаги… – мрачно проговорил Андрей.

Кэнси сейчас же вернулся к столу.

– Пойди к заместителю политконсультанта. В конце концов, он тоже русский. Ты же с ним водку пил.

– Я ему и морду бил, – сказал Андрей угрюмо.

– Ничего, он не обидчивый, – сказал Кэнси. – И потом, я точно знаю, что он берет.

– Кто в мэрии не берет? – сказал Андрей. – Разве в этом дело? – Он вздохнул. – Ладно, схожу. Может, узнаю что-нибудь… А с Паприкаки что будем делать? Он же сейчас звонить побежит… Побежите ведь, а?

– Побегу, – согласился Паприкаки без всякого энтузиазма.

– А я его сейчас свяжу и завалю за шкаф! – сказал Кэнси, сверкнув всеми зубами от удовольствия.

– Ну, зачем… – сказал Андрей. – Зачем это сразу: свяжу, завалю… Запри его в архиве, там телефона нет.

– Это будет насилие, – заметил Паприкаки с достоинством.

– А если вас арестуют, это не будет насилие?

– Так я же не возражаю! – сказал Паприкаки. – Я просто так… отметил…

– Иди, иди, Андрей, – сказал Кэнси нетерпеливо. – Я тут без тебя все сделаю, не беспокойся.

Андрей с кряхтением поднялся, волоча ноги, побрел к вешалке, взял плащ. Берет куда-то запропастился, он поискал внизу, среди каких-то галош, забытых посетителями в старые добрые времена, не нашел, матюкнулся и вышел в приемную. Худосочная секретарша вскинула на него испуганные серенькие глазки. Шлюшка задрипанная. Как ее звать-то?..